Дни улетали. Рассказ.

Дни улетали. Рассказ. Дни улетали, безвозвратно, потеряно. С каждым километром, с каждым стуком колёс, с каждой мелкой станцией, где трудно было отыскать признаки людей. Одни называли это бегством, другие – спасением, третьи предпочитали молчать, боясь подслушивающих стен. Старый вагон пошатывался на поворотах, рябеющая зелень ёлок сменялась заглушающими свет и звуки туннелями. Он выходил из купе раз в день, точнее в полночь, между днями тебя не заметит даже сам господь. Никогда не включал верхний свет, предпочитая писать под светом свечи. Письма, которые никогда не получались, весь лист был исчеркан различными фразами, только начало оставалось не тронуто жестокой самоцензурой: «Прости меня». Дни и ночи были посвящены размышлениям о тех днях, упаковки от сухой еды, исписанные листы, и только одна пачка сигарет. Если бы мы только могли мы могли поменять всё обратно. Но в их подвал вломились раньше, потому что он ошибся. Когда воруешь что-то у государства нельзя ошибаться. Теперь он отчаянно пытался подобрать слова. Слова, которые ничего не вернут на свои места. С каждой минутой, с каждым стуком колёс, с каждым зачёркнутым словом. Она становилась всё дальше, но её запах, её голос, её дыхание – оставалось с ним. Письма ходят долго, чем дольше он ищет слова, тем дольше будет возвращаться письмо. Мысли об этом не помогали. Если бы им только дали закончить всё до конца, если бы он только сразу сознался, если бы не уничтожил после поимки все их труды. Дни улетали, безвозвратно, потеряно. Поезд прибыл на свою конечную станцию, никто не попросил его выйти. Было так тихо, словно никто вовсе не вышел. Вагон направился в депо, тогда дверь открылась. Они сели и смотрели друг на друга несколько минут, тишина, тишина, заглушающая стук колёс. - Знаешь, когда она сказала, что ты сбежал в её теле, мы ведь не сразу поверили, думали ты дурачишься, пришлось надавить. Он молча протянул им конверт, расправил длинные волосы и вышел из купе. Они вышли следом.